Аккуратно снимаешь крышку с кастрюли, двумя пальцами, чтобы не обжечься, держа чуть поодаль от лица, остерегаясь раскаленных клубов пара, нетерпеливо рвущихся тебе навстречу, одновременно избегая жарких капель, собирающихся низкой ожерелья по краям в клейкую, едкую субстанцию, и, все еще пребывая в табельно-чинном образе осознаешь, к своему изумлению, но больше нехотя признаешь сам факт (так я и думал!), что содержимое наполовину выкипело, сгустилось, образуя безобразные сгустки, частью успев разойтись отвратительными пригорающими, издающими жуткую вонь разводами на плите, и где-то ещё сползает грязными пузырями по облупленным стенкам твоей обшарпанной посудины, а то, что ещё осталось внутри, гневно и тяжко бурлит в тщетных попытках подняться, и омерзительно трепещет в подобии ядовитого серного гейзера, окутывая ароматами столь же приятными, и отказываешься тут же от своих намерений, и бросаешь крышку на место, и, отпрянув рефлекторно, даже не стараешься уменьшить огонь, потому что это все равно не исправить, и сворачивается, змеясь по дну, это варево до той поры, когда ты снова отважишься, осмелишься заглянуть вглубь, признать и принять, в смехотворных потугах хоть на краткий миг земной разобраться в самом себе.
