По понедельникам я обычно развешиваю небо. За выходные оно успевает отлично простираться и подсохнуть, так что всего то и делов, что попасть в те же пазы и крючки, с которых снимал на прошлой неделе. По такому случаю следует побриться и прилично одеться, потому что небо не выносит хмурых, неряшливых и неопрятных. Остро реагирует, можно сказать, по-детски. Смешно, конечно, за столько лет могло бы и привыкнуть к рутине, смириться с повторяемостью событий и неизбежностью процедур, так нет же — упорно не желает взрослеть, хотя ежедневно наблюдает за нашими потугами на серьезность, нашу прогрессирующую опытность в форме внешнего старения и внутреннего торможения.
Подтягивая свой край, я неизменно прихожу к мысли, что там, буквально за соседним забором, кто-то делает почти такую же работу, и через сто метров, и по ту сторону Земли. Так, не сговариваясь, поднимаем этот бестелесный экран и закрепляем, пыхтя и ворча себе под нос, чтобы нам всем в конечном итоге было сподручнее мечтать.
Но, иногда, признаюсь, как на духу, позволяю сиюминутному настроению взять верх, допускаю фатальные отклонения, губительные изменения, феерические падения. Короче говоря, поддаюсь, гнусной непростительной мерихлюндии. И вот, тогда и выходит небо в разводах, обоженных пятнах, нечистых, замусоленных облаках. А если и прошло все удачно, и смог отключиться, но, все же, не улыбается оно мне со вторника, то, значит, тот самый кто-то, за забором или еще дальше, не уследил, передал по струнам вверх что-то из ненужного, своего. И сидим мы дружно, каждый по отдельности, по домам, со своей чашкой персонального горя, и размышляем, чей глоток оказался самым горьким, самым пасмурным. Вот что: пойдёт дождь — не серчайте. Задумался, не уследил. Я, или кто-то рядом…
